ТЕКСТЫ ГЕОРГИЯ ИСАЕВА И О НЕМ
Георгий Исаев
МАШИНА МОЕГО ВРЕМЕНИ
Привет, Дружище! Хай! Шалом! Салют! Я никогда не претендовал на оригинальность. Ни в одежде, ни в образе мыслей, ни в идеях... Как 99% мальчиков, появившихся на Божий свет стараниями толстой акушерки в стареньком одесском роддоме, в 5 лет я хотел стать моряком. Правда, моряком, а не капитаном... Потом я искал клады... И, о Вершина Банальности, всю сознательную жизнь я мечтал найти в каком-нибудь пыльном углу Машину Времени. Заметьте, найти, а не изобрести. Ибо мои интимные отношения с алгеброй, геометрией и другими точными науками напоминали что-то вроде брачной ночи импотента с сексзвездой. О, эти печальные еврейские глаза Марьи Исааковны, нашего математика... Вся огромная скорбь еврейского народа лилась из них при виде моих мучений с очередными «а» и «б» квадрат. А мои успехи в механике, слесарном и столярном деле! Я до сих пор не забуду ужаса на лице учителя труда, когда после месяца мучений он увидел тот злосчастный табурет, котрорый я представил перед очи его... Сидеть на нем было нельзя, а дружный хохот одноклассников и двойка по труду раз и навсегда определили мои отношения с техникой.
Но мечта жила... Я хотел Машину Времени. И когда я понял, что никто не оставит ее для меня на пыльном чердаке или в полузатопленном подвале, мне уже ничего не оставалось как продолжать быть неоригинальным и создавать ее самому... Ну, а что из всего этого получилось — судите сами. Вот она перед вами. С парусами из старых выцветших фоток и обрывков газет, скрепленная бельевыми веревками, на которых по сей день сохнут чьи-то подштанники... С двигателем в виде дворового крана... А воды как всегда нет... С кошками и печальными старушками, с «Рио-Ритой» на старом патефоне и битловской «Mishel», тихо льющейся из раскрытого окна...
Вот такая моя Машина. Машина Времени под названием Двор. Двор детства и юности... Одесский двор в жаркий летний день.
Заходи, не бойся!
Ну и что с того, что нам уже не только за 30... Что с того, что от Великого и Могучего остались жалкие островки с полуголодными аборигенами, торгующими кто чем может... Что с того, что нет уже тех тихих каменистых пляжей, стай мальков в чистой прозрачной воде, крабов, камбалы... Что с того, что «Милки-вей» не тонет в молоке, а «Баунти» — райское наслаждение... Что с того, что жизнь раскидала нас от Черемушек до Хайфы, от Пушкинской до Дортмунда, от Балковской до Нью-Йорка и Сан-Диего... Просто, давай сделаем вид, что нам не надо завтра на работу, расслабимся, закурим, нальем по рюмочке и прикрыв глаза вспомним полузабытые лица друг друга... И не надо ничего говорить, помолчим и вспомним как...
...В наши, покрытые лавовой плиткой дворы входили последние одесские шарманщики, извлекающие из своих растресканных и связанных бечевками «механизмов» скрипучие мелодии забытых полек и вальсов... Иногда появлялись бродячие инвалидные оркестрики с обязательной скрипкой (О, Одесса, мать гениальных скрипачей!) и аккордеоном. Иногда присутствовал контрабас и большой бухающий барабан... И мы, малышня, сбегались в центр двора, к крану, послушать концерт и кинуть в протянутую кепку даденный бабушкой пятачок. А утром нас будил припев кустаря-одиночки:»Стекла вставляем, мебель починяем...» А как нам не хотелось идти за керосином (всего-то до конца квартала) и с каким удовольствием мы бежали заряжать сифоны газированной водой к дяде Изе на Конную, чтобы еще и получить в роли «постоянного клиента» стакан с двойным сиропом.
О, Двор! Ты был нашим первым Учителем, ты был второй утробой, где созревали мы, одесские таланты. Там в чаду «грецов», примусов и керосинок творилась магия одесской кухни... Там простой дворовый кран был средоточием жизни, новостей и анекдотов... И тонкой струйкой бежит вода в тяжелое эмалированное ведро, медленно-медленно набирается кастрюля... И дворовые матроны с дородными боками признаются в любви к красавцу Магомаеву и клянут соседку Муську, что всю кухню заняла своим борщом!!. А мы загораем на крыше, захватив с собой затрепанный томик Дюма, и почти с каждой крыши видно море и длинные шеи портовых кранов. И летний ветерок ласкает наши бритые под полубокс головы, будоража и обещая что-то невиданное, то ли любовь Анны Австрийской, то ли сундук с сокровищами Флинта...
А помнишь лето 68-го... Нас шестеро. Нам по 18. Мы идем по Дерибасовской и курим длиннющие шикарные папиросы «Советский Союз». Спешить нам некуда. Весь вечер, весь город, вся жизнь — наша. В кожаном болгарском портфеле (студенческий шик!) лежат 2 бутылки сухого вина (Лукуллов пир!). И ароматный дым дорогих (60 копеек!) папирос смешивается с ароматом молотого кофе «Арабика», мощно вырывающегося из дверей Центрального гастронома. И мы, молодые, красивые и гениальные, гордо топчем Дерибасовскую, как знамя побежденного врага...
А навстречу девочки... Красивые, как красивы бывают только девочки Одессы. И Славка говорит: «Вот, наверное, прошла наша судьба...»
И мы проходим мимо, куря свои шикарные папиросы, цитируя полузапретных поэтов, в твердой уверенности, что все еще впереди, что сегодня или завтра мир захлебнется восторгом от нашего таланта и ахнет от нашей гениальности...
А помнишь, как ты шла мне навстречу из темной подворотни, и заходящее солнце било тебе в спину, вычерчивая контуры фигуры, шла ты вся в солнечном ореоле, стройная, легкая, желанная...
Как мы любили тогда друг друга на пустынных берегах Люстдорфа в зарослях полыни, в пожухлой от зноя траве. Безмолвным свидетелем наших любовных утех был лишь одинокий пограничник на обрыве с поблескивающем на солнце штыком. Тогда мы не были слишком искушены в любви и девизом нашим было «Make love, not war». Мы следовали этому призыву изо всех сил. И были распахнуты окна. В комнату врывался запах акации и светил зеленым огоньком магнитофон «Айдас», и с клеенной-перекленной ленты Великий Джон пел свою вечную «Mishel».
...Я инглиш бы выучил только за то, что им разговаривал Леннон...
Где ты, девочка которую я любил в сухих травах Люстдорфа? В Нью-Йорке, в Сан Диего? В Бостоне? Какая ты сейчас, встретимся ли мы когда-нибудь? Узнаем ли друг друга?
Славка, друг мой, мой учитель, знаток Пастернака и Ануя, тихий домашний философ... Ты умер в Торонто. Умер во сне, улыбаясь... Сердце. А ты, Валерка... Ты погиб под Киевом, не вписавшись в поворот... Улыбались ли твои губы в последний миг перед тем, как рухнуть во тьму? Князь, ты начал курить трубку и престал узнавать меня на улицах... А помнишь Петровский подвал? Валюха, моя верная названная сестра, сейчас ты изгой с «видом на жительство», но я знаю, ты всегда здесь, вот тут, где сердце... Как и та комната на Томаса, где в дыму дешевых сигарет мы зачитывались булгаковским Мастером и передавали из рук в руки плохие фотокопии «Архипелага».
Все вы, ушедшие и живые, разбросанные по всему нашему маленькому шарику, сегодня вы все здесь, со мной. В памяти моей и в фотографиях на стенах. Вместе с поскрипывающей шарманкой и арией Неморино, со скользнувшим меж камней крабом и руками бабушки, разделывающей на кухне свежую камбалу...
Эта выставка и о вас, Маринка и Эдька, столь внезапно обретенные и вновь утраченные друзья мои... О, наши вечера с ароматным чаем и свежими номерами «Нового мира» и «Огонька». И «Взгляд» по пятницам... И «Перемен требуют наши сердца»... Вас было трое: Эдька, Маринка и юный Аркадик. Сейчас вы далеко и вас уже четверо, и я люблю вас вчетверо сильнее. Вот и дарю вам свою первую попытку запустить Машину Времени.
Ну что, режем ленточку? Музыка, туш! А ну бегите же скорей, ребята! Мест хватит на всех. Ведь без вас, без вашей финансовой и моральной поддержки ничего этого и не было бы. Занимайте места, Наташка и Боря Городецкие, очаровательная Беллочка Тульчинская, солидный Славка Пагис, Виталик, Иришка! Давай сюда, Олег Сташкевич, ты первым откликнулся на мой «help» и дал толчок всей работе над проектом. И ты, Галка Безикович, самая красивая из деловых женщин и самая деловая из красивых! Я счастлив, что судьба свела нас в этой жизни. С каким упорством и энергией ты искала и нашла(!) мне первых моих спонсоров.
Володя Никулин, беззаветно влюбленный в наш город и нашедший финансистов, поддержавших проект... Леня Мендельсон, чьему обаянию не в силах противиться ни один меценат... Игорь Гринштейн, сделавший обо мне и моей работе первый фильм, в котором я себе нравлюсь просто до неприличия... И, конечно же мой несравненный Юрий Владимирович Бойко со своей «Берди», один из лучших фотомастеров города. Без его драгоценного архива не было бы и половины экспозиции...
А мои верные соратницы, неразлучные TWIX — Аленка Яворская и Леночка Богуславская (The Monster)! Вы терпели все мои выходки, стрессы и скандалы, искали спонсоров, делали рекламу, находили покупателей на мои работы, только чтобы проект выжил, чтобы праздник все-таки состоялся. Тандем Рыбникова-Колесников.
Берем? Берем, если она не будет много говорить по телефону... И ты, Танечка, Татьяна Ивановна, наш самый красивый директор самого красивого музея в городе! Если бы ты не пригрела меня, безработного, в этих замечательных стенах, не обеспечила всю техническую сторону — обо всем этом действе не было бы и речи. А как же мы без Вас, Сергей Зенонович Лущик, Великий Хранитель, безвозмездно предоставивший мне свой потрясающий архив. Без всеведающего Саши Розенбойма и Иришки Озерянской. А когда со мной в команде Миша Симбирцев и Андрюша LP — я могу спать спокойно. Один из них даже знает, как по прямому проводу течет волнообразный ток...
А вот и Миша Кордонский со своей малолетней «Версией». Эти малолетки далеко пойдут!.. Судите хотя бы по этому буклету! Женя Голубовский, Таня Иванова, заходите! И вы, дорогие мои господа одесситы, проходите, не стойте как бедные родственники. В нашем дворе-ковчеге места хватит всем. Вы, честно приходившие ко мне по субботам, принесшие свои архивы, не оставшиеся равнодушными. Сохранившие любовь к городу и память о нем. Без вас этот проект никогда бы не состоялся. Спасибо вам всем, милые родные!
Ну, конечно, с опозданием, но вот и она. Самая белокурая, самая голубоглазая, самая, самая... Это женщина, которую я люблю. Без нее не было бы ничего. И без нее я никуда не поеду.
Ну, кажется все в сборе... Включаем Машину Времени.
Ваш Георгий Исаев.
К первой странице сайта |||
К оглавлению раздела
|
